Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма
Я обмакнул кисть в баночку с водой, сожалея, что не сменил ее заранее – как недовольно предупреждали меня родители, забывчивость и рассеянность в быту действительно остались со мной на всю жизнь – и набрал на ее шелковистый ворс густой оранжевой краски. Я уже знал, что мне не нужна вся белка – только хвост, брызжущий обжигающим весельем в прохладном мраке деревьев. У меня быстро стало получаться: к этому возрасту уже проявилась та самая, моя особая, врожденная техника, в которой даже яркие пятна красок меняли интенсивность, накал чувств и пронизывались штриховкой тени. Одной кисточкой, одним цветом я мог изрисовать все полотно так, что в нем не встречалось мазка, похожего на соседний. Позже, когда я довел свое умение до совершенства, критики подарили моему стилю прекрасное название – «светящийся бархат». Цвет и фактура моих картин и впрямь напоминает лоскут бархата, оставленный в ночи и озаренный неизвестным источником света, будь то свеча или звезды.
Я не заметил, как заснул, склонив голову на руки, хотя потусторонним чутьем ревнивого творца за полминуты до этого отодвинул к окну банку с водой, приобретшей охровый оттенок, и альбомный лист с глянцевыми, невысохшими всполохами краски. Настойчивый горячий луч послеполуденного солнца, бьющий в лоб через оконное стекло, знойное жужжание заблудившегося в этажах и форточках шмеля, да и сама поза, не предоставили мне возможности погрузиться в обычный глубокий сон, и я застрял где-то на полпути к темной синеве своего подсознания – в состоянии, называемом дремой. Будто дополнительной парой ушей, позаимствованной у какого-то сказочного зверя, я слышал все, что происходило в доме и в саду, в то время, как мой слух был обращен в причудливую, неясную полу-реальность сна.
Поначалу он не был даже цветным, напоминая старую фотографию, сепию с коричневатыми разводами и подпалинами. Я долго не мог определить его интерьер или пейзаж, пока вдруг явственно не ощутил постороннее присутствие. Что-то плохо осознаваемое, неуловимое, но имеющее плоть и дыхание, мелькало то в одном, то в другом углу моей временной вселенной. Легкий дискомфорт и сладкий тихий ужас в солнечном сплетении позволили понять, что сущность также находится и в том, настоящем мире, где на высоком стульчике, за столом у небольшого окна оставлено мое физическое тело. Оно шныряло по комнате, оставляя волны ветерка на плечах, шевеля волосы на затылке, вынюхивая и вычерчивая своим движением одному ему понятные знаки.
Страх с каждой секундой усиливался, и я, мечась между явью и сном, не зная, в какую сторону – и в какой мир! – мне стоит вглядеться пристальнее, чтобы обезопасить тело и душу, вынырнул на поверхность сознания, почти захлебываясь судорожными вдохами, как будто и впрямь поднимался к свету из глубин океана. Распахнув глаза, резко обернулся. Комната, не желая выдавать секреты, мгновенно приняла прежний вид, изгнав из себя чудовище, с которым наверняка уже заключила коварный договор. Я поднялся со стула и медленно, на дрожащих ногах, подкрался к кровати. В таком же замедленном темпе забрался под одеяло и, не моргая, затаив дыхание, не спускал глаз ни с одного дюйма своего реального мира. Все было тихо и спокойно, лишь где-то вдалеке позвякивал колокольчик уставшего от солнца племенного быка.
Паника быстро прошла: я обладал пусть не столь выраженной, как у других мальчишек, но необычной в своем проявлении отвагой. Это была смелость разума, дерзость исследователя ночных теней и замков с привидениями. Ни в детстве, ни в последующей жизни я не бравировал, не кричал о ней, не налетал на обидчиков с кулаками, но никогда не отступал перед лицом того, что осталось непонятым и не объясненным. Разум и анализаторские способности всегда были моей первой реакцией и главным оружием против неизведанного и пугающего. И сейчас я просто задумался над увиденным и прочувствованным.
Справляться с детскими страхами и непокоренными мирами помогало и то, что я никогда не подвергал сомнению собственную личность, переживания своей души. Космос фантазий, который взрослые с такой охотой всегда прощают несмышленым детям, был для меня реален – как и для остальных малышей. Но я уже в том возрасте обратил внимание на болезненную в своей неуклюжести очевидность: между моим восприятием и остальными сверстниками существовала незаметная и неизвестная никому пропасть, скрытая в наивном блеске глаз. Я был необыкновенно осознанным ребенком. Мать до сих пор жалуется, что на моем лице чаще появлялась гримаска неодобрения взрослых поступков и неуклюже сконструированного ими мира, нежели легкомысленного доверия к нему. И к тому, что возникало в моей голове, или диктовалось сердечным магнитом, я относился с предельной серьезностью, без всяких «как будто» и «понарошку».
Я, видите ли, был художником. С четырех лет я принял эту мысль о своем призвании, и для меня – пусть я еще и не выражал настроение такими словами – отвергать фантазию, мечту, случайно схваченный образ, было бы кощунством и предательством самого себя. Эта постоянная готовность верить и принимать позволила мне сделать неоспоримый вывод: сила, которую я почуял в своем коротком сне, может появиться вновь – если правильно повторить путь к ней. И тогда я смогу понять, что именно произошло, и может ли это стать для меня полезным. Может быть… я даже смогу это нарисовать?..
Открытие не заставило себя долго ждать. Огромная мощь детского намерения и любопытства в ту же ночь привела меня в похожее состояние. Играя и выполняя свои обязанности по дому в остаток дня, я непрестанно размышлял над случившимся, интуитивно дойдя до одного из самых крупных зерен ситуации: сон, в который я погрузился, сидя за столом, нельзя было назвать полноценным. А значит, именно этой половинчатости мне и необходимо добиться, чтобы проверить – действительно ли кто-то населяет соседний мир? И что там есть еще? И можно ли в этом сне выйти во двор, на луг, в лес, в соседний город, страну, на другую планету? В другое время?
«Стоп! – сказал я себе, – Сначала проверим, как это работает». Вот она, моя двойственность, о которой я, возможно, буду часто вспоминать: эмоциональность и холодность отхватили в моей личности ровно по половине территории, и не отдают друг другу ни пяди, ни цветка.3 Но без ложной скромности скажу – видимо, terra incognita4 моей души столь велика, что каждая половина кажется стороннему наблюдателю необъятной. Потому одним я представляюсь чересчур эмоциональным человеком, с которым трудно рассуждать о делах; другие же спорят с ними, с неприятным удивлением подмечая, что я до крайности рассудителен и до отвращения прагматичен. И только самые близкие знают, что я ранимый, чувственный, алчный и меркантильный стяжатель-фантазер. И моя расчетливость касается не только материального мира сделок и биржевых акций, но и заоблачных грез. Я на каждую из них поставил клеймо собственности, и не позволю другим мечтателям прикоснуться к ним без моего ведома.
Но вернемся к позднему летнему вечеру, когда усталость наконец-то позволила мне притихнуть в прохладной постели, под зазывный присвист ночных сверчков и в настоявшихся за день дурманах ближайших лугов. Мне каким-то образом удалось зафиксировать свое сознание в полудреме. Может быть, сейчас я путаю последовательность событий, и это далось мне не сразу, не в тот вечер, но началось все именно так. В какой-то момент я понял: несмотря на видимую погруженность в сон, я по-прежнему способен осознавать то, что происходит, и управлять собой. Или – частью себя?.. Я будто открыл глаза внутри сна и увидел собственную комнату – чуть искаженную в еще зыбкой дымке неосвоенного мира, но узнаваемую. Ее очертания и наполненность предметами приобрели мягкость подводного мира, и мое присутствие в ней ощущалось телесным и плавучим.
Никого не было. Ни одна посторонняя и потусторонняя сущность не вторгалась в мой сон. На глаза мне попалась форточка, и в голову пришла шальная мысль: а не прогуляться ли по улице? Какой она предстанет предо мной в этой новой реальности? Смогу ли я заглянуть в гости к своим друзьям и пошалить в вязкой темноте их домов? Усилием воли я совершил некий рывок, и мне показалось, что мое тело всплыло в воздух и точным движением было направлено к окну. Я обернулся. Мое тело… лежало на кровати! Я спал в своей кроватке! Но что тогда происходит здесь? Со мной? Это – и есть я? Или я остался лежать? Мысли серым суматошным роем ринулись в голову, и я с резкой досадой почувствовал, что меня неумолимо выносит на поверхность запредельного океана, в котором я оказался. Я выныривал из своего сна, жестоко и неминуемо, успев осознать, что нить рвется от тяжести понимания – точнее, наименования, данного мной происходящему: «Я – сплю». И я открыл глаза, в которые сразу хлынул теплый мрак реальной ночи.
